Неточные совпадения
— Я не могу слышать равнодушно, когда нападают на женщин, — продолжала Евдоксия. — Это ужасно, ужасно. Вместо того чтобы нападать на них,
прочтите лучше книгу Мишле «De l’amour». [
О любви (фр.).] Это чудо! Господа, будемте говорить
о любви, — прибавила Евдоксия, томно уронив руку на смятую подушку дивана.
— Это, очевидно, местный покровитель искусств и наук. Там какой-то рыжий человек
читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «
О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же сила, как
любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
Когда Клим Самгин
читал книги и стихи на темы
о любви и смерти, они не волновали его.
А после каких-то особенно пылких слов Маракуева она невнятно пробормотала
о «воспалении печени от неудовлетворенной
любви к народу» — фразу, которая показалась Самгину знакомой, он как будто
читал ее в одном из грубых фельетонов Виктора Буренина.
— Ах, Клим Иванович, — почему литераторы так мало и плохо пишут
о женских судьбах? Просто даже стыдно
читать: все
любовь,
любовь…
—
О любви она
читает неподражаемо, — заговорила Лидия, — но я думаю, что она только мечтает, а не чувствует. Макаров тоже говорит
о любви празднично и тоже… мимо. Чувствует — Лютов. Это удивительно интересный человек, но он какой-то обожженный, чего-то боится… Мне иногда жалко его.
Ночью он
прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось
о ней мягче. Вспомнив ее слова
о праве людей быть жестокими в
любви, он спросил себя...
— Не говорите и вы этого, Вера. Не стал бы я тут слушать и
читать лекции
о любви! И если б хотел обмануть, то обманул бы давно — стало быть, не могу…
Живо помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости,
любви, заботы и столько прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она
читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила
о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Не спится министерству; шепчется «первый» с вторым, «второй» — с другом Гарибальди, друг Гарибальди — с родственником Палмерстона, с лордом Шефсбюри и с еще большим его другом Сили. Сили шепчется с оператором Фергуссоном… Испугался Фергуссон, ничего не боявшийся, за ближнего и пишет письмо за письмом
о болезни Гарибальди.
Прочитавши их, еще больше хирурга испугался Гладстон. Кто мог думать, какая пропасть
любви и сострадания лежит иной раз под портфелем министра финансов?..
Сегодня получена посылка, добрый друг мой Матрена Петровна! Всенашел, все в моих руках. Спешу тебе [Первое обращение Пущина к Н. Д. Фонвизиной на «ты» — в неизданном письме от 23 декабря 1855 г. Здесь сообщается, что все спрашивают Пущина
о Наталье Дмитриевне.] это сказать, чтоб тебя успокоить. Qui cherche, trouve. [Кто ищет — находит (франц.).] Ничего еще не
читал… Скоро откликнусь — и откликнусь с чувством признательной затаенной
любви…
Прочел стих...
Мы говорим
о гласности,
о начинающихся реформах,
о любви к человечеству,
о современных деятелях; мы их разбираем,
читаем.
И вдруг денщики рассказали мне, что господа офицеры затеяли с маленькой закройщицей обидную и злую игру: они почти ежедневно, то один, то другой, передают ей записки, в которых пишут
о любви к ней,
о своих страданиях,
о ее красоте. Она отвечает им, просит оставить ее в покое, сожалеет, что причинила горе, просит бога, чтобы он помог им разлюбить ее. Получив такую записку, офицеры
читают ее все вместе, смеются над женщиной и вместе же составляют письмо к ней от лица кого-либо одного.
Я вижу, как вы хмуритесь и встаете, чтобы
прочесть мне длинную лекцию
о том, что такое
любовь и кого можно любить, а кого нельзя, и пр., и пр.
Лаптев сидел в кресле и
читал, покачиваясь; Юлия была тут же в кабинете и тоже
читала. Казалось, говорить было не
о чем, и оба с утра молчали. Изредка он посматривал на нее через книгу и думал: женишься по страстной
любви или совсем без
любви — не все ли равно? И то время, когда он ревновал, волновался, страдал, представлялось ему теперь далеким. Он успел уже побывать за границей и теперь отдыхал от поездки и рассчитывал с наступлением весны опять поехать в Англию, где ему очень понравилось.
— Если поэзия не решает вопросов, которые кажутся вам важными, — сказал Ярцев, — то обратитесь к сочинениям по технике, полицейскому и финансовому праву,
читайте научные фельетоны. К чему это нужно, чтобы в «Ромео и Жульетте», вместо
любви, шла речь, положим,
о свободе преподавания или
о дезинфекции тюрем, если об этом вы найдете в специальных статьях и руководствах?
Они доставали растрёпанную и испачканную книжку и
читали о страданиях и подвигах
любви.
Вышневский. Вместо шляпок там и разных мод, которые женщины считают необходимыми, ты будешь ей
читать лекции
о добродетели. Она, конечно, из
любви тебя выслушает, а шляпок и салопов у нее все-таки не будет.
О любви не было еще речи. Было несколько сходок, на которых она тоже присутствовала, молчаливая, в дальнем уголке. Я заметил ее лицо с гладкой прической и прямым пробором, и мне было приятно, что ее глаза порой останавливались на мне. Однажды, когда разбиралось какое-то столкновение между товарищами по кружку и я заговорил по этому поводу, — и
прочитал в ее глазах согласие и сочувствие. В следующий раз, когда я пришел на сходку где-то на Плющихе, она подошла ко мне первая и просто протянула руку.
—
О трагическом в жизни и в искусстве, — повторил Рудин. — Вот и г. Басистов
прочтет. Впрочем, я не совсем еще сладил с основной мыслью. Я до сих пор еще не довольно уяснил самому себе трагическое значение
любви.
— Мой идол… идол… и-д-о-л! — с страстным увлечением говорил маленький голос в минуту моего пробуждения. — Какой ты приятный, когда ты стоишь на коленях!.. Как я люблю тебя, как много я тебе желаю счастья! Я верю, я просто чувствую, я знаю, что тебя ждет слава; я знаю, что вся эта мелкая зависть перед тобою преклонится, и женщины толпами целыми будут любить тебя, боготворить, с ума сходить. Моя
любовь читает все вперед, что будет; она чутка, мой друг! мой превосходный, мой божественный художник!
А я незадолго перед этим
прочитал книгу — кажется, Дрепера —
о борьбе католицизма против науки, и мне казалось, что это говорит один из тех яростно верующих во спасение мира силою
любви, которые готовы, из милосердия к людям, резать их и жечь на кострах.
— Беатриче, Фиаметта, Лаура, Нинон, — шептал он имена, незнакомые мне, и рассказывал
о каких-то влюбленных королях, поэтах,
читал французские стихи, отсекая ритмы тонкой, голой до локтя рукою. —
Любовь и голод правят миром, — слышал я горячий шепот и вспоминал, что эти слова напечатаны под заголовком революционной брошюры «Царь-Голод», это придавало им в моих мыслях особенно веское значение. — Люди ищут забвения, утешения, а не — знания.
Эти портретисты так исказили черты романтической поэзии, так напели
о своем стремлении и
о своей
любви, что и хороших романтиков стало скучно и невозможно
читать.
Так
читала девушка и
читала с большим чувством. Затем является виконт, сначала страстный, потом задумчивый; гризетка испугалась: она думает, что он ее разлюбил; но он только вспомнил
о маркизе, вспомнил, как она смеялась над его
любовью, и еще более возненавидел эту женщину. Он рассказал своей возлюбленной; но она ему не верит и начинает его ревновать.
— Из духовных были также почтенные писатели: Левитов, Лесков, Помяловский. Особенно последний. Обличал, но с
любовью… хо-хо-хо… вселенская смазь… на воздусях… Но
о духовном пении так писал, что и до сей поры,
читая, невольно прольешь слезу.
В словах Матвея Яков видел лишь обычную отговорку пустых и нерадивых людей, которые говорят
о любви к ближнему,
о примирении с братом и проч. для того только, чтобы не молиться, не постить и не
читать святых книг, и которые презрительно отзываются
о наживе и процентах только потому, что не любят работать. Ведь быть бедным, ничего не копить и ничего не беречь гораздо легче, чем быть богатым.
Чтобы кончить
о синем, городских училищ, Пушкине: он для
любви был слишком худ, — ни с трудом поднять, ни тяжело вздохнув, обнять, прижать к неизменно-швейцарскому и неизменно-темному фартуку, — ни в руках ничего, ни для глаз ничего, точно уже
прочел.
Андрюшиной хрестоматией я завладела сразу: он
читать не любил, и даже не терпел, а тут нужно было не только
читать, а учить, и списывать, и излагать своими словами, я же была нешкольная, вольная, и для меня хрестоматия была — только
любовь. Мать не отнимала: раз хрестоматия — ничего преждевременного. Вся литература для ребенка преждевременна, ибо вся говорит
о вещах, которых он не знает и не может знать. Например...
Критик Григорий Ландау
читает свои афоризмы. И еще другой критик, которого зовут Луарсаб Николаевич. Помню из читавших еще Константина Ландау из-за его категорического обо мне, потом, отзыва — Ахматовой. Ахматова: “Какая она?” — “
О, замечательная!” Ахматова, нетерпеливо: “Но можно в нее влюбиться??” — “Нельзя не влюбиться”. (Понимающие мою
любовь к Ахматовой — поймут.)
— За
любовь благодарим покорно, Петр Степаныч, за доброе ваше слово, — с полным поклоном сказала мать Таисея. — Да вот что, мои дорогие, за хлопотами да за службой путем-то я с вами еще не побеседовала, письма-то едва
прочитать удосужилась… Не зайдете ль ко мне в келью чайку испить — потолковали б
о делах-то…
Фонтан
любви, фонтан печальный!
И я твой мрамор вопрошал:
Хвалу стране
прочел я дальной;
Но
о Марии ты молчал…
Дуня с наслаждением сладкой печали
читала и перечитывала эти письма, в которых говорилось
о новой счастливой доле ее подруги…
О любви и нежных
о ней заботах доброй благодетельницы княгини Маро…
О том, что она поступила в Тифлисскую гимназию и что
о лучшей жизни ей, Наташе, нечего и мечтать. Княгиня Маро стала ее второю матерью, не отказывающей ей ни в чем, решительно ни в чем. И под впечатлением этих писем тоска по уехавшей подруге незаметно таяла в Дунином сердце.
Даже можно часто
прочесть и услыхать суждения
о том, что
любовь есть некоторое неправильное, нарушающее правильное течение жизни, — мучительное настроение.
И теперь, сидя здесь, на этой башне, он предпочел бы хороший фейерверк, или какую-нибудь процессию при лунном свете, или Варю, которая опять
прочла бы «Железную дорогу», или другую женщину, которая, стоя на валу, там, где стоит теперь Надежда, рассказывала бы что-нибудь интересное, новое, не имеющее отношения ни к
любви, ни к счастью, а если и говорила бы
о любви, то чтобы это было призывом к новым формам жизни, высоким и разумным, накануне которых мы уже живем, быть может, и которые предчувствуем иногда…
Один из поэтов
прочел два стихотворения, очень хороших, где рассказывал
о лунной ночи и
о своей
любви к дивчине.
Это было, впрочем, делом одного мгновения. Она снова
прочла в глазах Николая Павловича, неотводно устремленных на нее, ту немую мольбу, которая заставила ее продолжить с ним свидание в церкви святого Лазаря семь лет тому назад. Она
прочла в этих глазах, как и тогда, и то, что он никогда не заикнется ей
о своей
любви и не покажет ей, что знает
о ее сочувствии ему.
Слышал ли он или сам вел ничтожные разговоры,
читал ли он или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался как прежде: не спрашивал себя из чего хлопочут люди, когда всё так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление
о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и
любви, для которой стоило жить.